Всякий раз, когда его называли «граф», юноша вздрагивал. Ему казалось, что он какой-то выскочка, прикрывающийся титулом, которого вовсе не заслужил. А еще ему хотелось оглянуться — ведь люди же обращались не к нему, а к его отцу, который стоял за его спиной.

Марцелла держалась неплохо, и только слезы все время бежали по ее щекам. И все же она заставляла себя каждому подавать руку и приседать в реверансе, когда этого требовал этикет.

Первый день после смерти родителей они провели по отдельности — тетка настояла на том, чтобы Марцелла какое-то время осталась с ней и пришла в себя после этого чудовищного известия, а Никколо занимался подготовкой к похоронам. Не прошло и двух часов с тех пор, как он узнал о гибели родителей, как в дом уже начали стягиваться первые посетители, желавшие выразить ему соболезнование и узнать побольше об обстоятельствах смерти четы Вивиани.

Марцелла прибыла в поместье только вечером. Она всю ночь заливалась слезами в объятьях брата, но Никколо, прижимая ее к себе, не мог плакать сам. Ему казалось, что его сердце замерзло и все чувства исчезли.

Само погребение проходило мучительно долго.

— Граф Эрколь Вивиани был аристократом в полном смысле этого слова, патриотом своей страны, образцовым мужем и отцом, — начал священник, когда вся процессия собралась у фамильного склепа.

Под стать похоронам был и морозный зимний день — на замерзшей земле лежали черные сухие ветки, все присутствующие дрожали от холода, а печальные слова заупокойного молебна эхом отдавались в голове Никколо. Юноша все больше чувствовал себя машиной. «Машина для похорон. Механический скорбящий сын». Сейчас его мысли были посвящены чему угодно, только не родителям. Он думал о своих книгах и исследованиях, о друзьях-англичанах и церкви, о Париже. В глубине его души что-то колыхалось, грозило вырваться наружу, и Никколо уже представлял себе, как волчий вой распугивает всю похоронную процессию.

— Requiscat in расе [55] , — сказал священник, и все закончилось.

Гости молча смотрели, как закрывают склеп.

Затем Карло отвез Никколо и Марцеллу обратно в поместье, казавшееся теперь огромным, мрачным и пустым.

— Что же мы теперь будем делать? — спросила Марцелла, но у Никколо не было ответа на этот вопрос.

— Как-нибудь все устроится, — мягко сказал он, впрочем, не чувствуя никакого оптимизма.

В гостиной собрались слуги — Никколо как новый хозяин должен был с ними поговорить, но в голову ему приходили лишь казенные фразы, пустые, бессмысленные слова, годные лишь для того, чтобы заполнить тишину комнат, готовую поглотить его. Юноша сказал им, что уверен — они будут служить ему и Марцелле так же, как служили его родителям. С другой стороны, только сейчас Никколо понял, что не знает, какими были отношения графа и его жены со слугами. «Любили ли их слуги? Ненавидели? Может быть, боялись?»

Наконец его оставили одного. Марцелла ушла, собираясь снять неудобное траурное платье, а слуги не хотели говорить с Никколо, будто смерть близких была заразной болезнью.

Никколо вышел из гостиной и успел добраться до двери своей комнаты, когда с его губ слетели первые всхлипы. Глаза затуманились слезами, руки задрожали, все тело затряслось.

Повалившись на кровать, юноша свернулся клубком и обхватил свое тело руками. Он рыдал до тех пор, пока боль не оставила его, так что он смог заснуть.

40

Небо начало медленно окрашиваться розовым. Подняв голову, Никколо, к своему изумлению, заметил, что приближается рассвет. Запели первые птицы, на горизонте уже протянулась светлая полоска.

Он не знал, куда подевалась ночь. Юноша опять засиделся в библиотеке, где теперь проводил большую часть времени. Тут он пил вино из погребка отца и искал в книгах ответы на свои вопросы. Впрочем, ему так и не удалось что-либо найти.

Встав, Никколо потянулся и подошел к окну. «Нужно идти спать, а то еще проснется Марцелла и опять начнет читать мне нотации». После смерти родителей Марцелла взяла заботу о брате на себя, и, хотя ее попытки отвлечь Никколо от книг и документов умиляли его, временами это вызывало раздражение. «Итак, пора в объятия Морфея!» — решил он.

Отворачиваясь от окна, Никколо краем глаза заметил какое- то движение. Присмотревшись внимательнее, он разглядел очертания какой-то повозки, с большой скоростью приближавшейся к поместью.

Черная карета остановилась у входа в поместье. «Нужно было разбудить слуг», — подумал Никколо, но предпринимать что-либо было уже поздно, так что пришлось открывать гостям самому.

На карете не было герба, да и кучер был Никколо незнаком. Спрыгнув с козел, слуга открыл дверцу.

— Привет, Никколо, — послышался столь знакомый юноше низкий голос.

— Эсмеральда! Что ты тут делаешь?

— Какой ответ ты хочешь услышать, вежливый или честный?

Никколо улыбнулся. Хотя он и не знал, что привело сюда Эсмеральду, он в любом случае был рад ее видеть. Ее приезд показался ему первым приятным событием за последние недели.

— Оба, — ответил юноша. — Прости мою нерасторопность, ты, наверное, хочешь войти?

Он протянул ей руку, и Эсмеральда вышла из кареты. Как принято у французов, она расцеловала Никколо в обе щеки. Сейчас девушка была одета менее экстравагантно, чем в Париже, вероятно, из-за тягот пути: на ней была черная блузка и длинная черная юбка.

— Очень даже хочу, — улыбнулась Эсмеральда. — Дороги в Тоскане просто кошмарные, и у меня вся задница болит, — игриво поморщившись, она потерла ягодицу.

Никколо подал кучеру знак отнести вещи Эсмеральды в дом и повел девушку в библиотеку.

— Все слуги еще спят, — виновато сказал он. — Видимо, придется подождать, пока они подготовят тебе комнату и подадут поесть, но здесь, в библиотеке, по крайней мере, тепло, и я могу предложить тебе что-нибудь выпить.

Эсмеральда с ногами запрыгнула на диван.

— Прекрасно, Никколо, дорогой. Если ты можешь меня согреть, то комната мне совсем не к спеху, — она улыбнулась, сладко и загадочно, прямо как в его снах.

— Ну что, расскажешь мне, что привело тебя в Ареццо? — наполнив два стакана коньяком, юноша уселся рядом с Эсмеральдой на диване.

Она пожала плечами.

— В Париже запахло жареным. Я и дальше искала архивы, должна тебе сказать, хотя старик совсем спятил. Мне удалось выяснить, что секретные документы церкви вновь переправили в Рим, когда корсиканец попал на остров Святой Елены. А еще я знаю, с кем нам встретиться в Риме, чтобы наконец получить доступ к архивам Ватикана.

— Серьезно?

Никколо видел, что и Эсмеральду охватил азарт этой гонки за документами: когда девушка говорила о секретных архивах, столь интересовавших их обоих, ее глаза сияли. И все-таки он не сдержался:

— И? Я так понимаю, это был вежливый ответ. А какой же честный?

Улыбнувшись еще шире, Эсмеральда соскользнула с дивана и встала перед ним.

— Есть кое-что, чего мне не хватало в Париже, — шепнула она.

Юноша чувствовал, как ее слова разжигают в нем страсть. Опустив стакан, он тоже встал и, когда Эсмеральда подняла глаза, поцеловал ее.

— Ты не можешь со мной так поступить! — Уперев руки в бока, Марцелла орала во все горло, позабыв о своем аристократическом воспитании. Казалось, что она опять стала девятилетней девчонкой, разозлившейся на своего старшего братика.

— Либо поедешь к тете Франческе, либо на время в монастырь, — отрезал Никколо. — Тебе нельзя оставаться здесь одной, это невозможно.

— Так останься со мной! — выпалила девочка. — А еще лучше, возьми меня с собой в Рим! Я еще не бывала там и точно не буду тебе мешать, обещаю.

В ее голосе звучала такая мольба, что Никколо чуть было не сдался. «Почему бы действительно не взять ее с собой? Может быть, ей будет полезно выбраться из этого полного призраков прошлого поместья и съездить на пару дней в город?»